У немцев есть слово на каждый случай. Думаю, найдется у них что-нибудь и для странного и немного неловкого чувства вины, которое обрушивается на голову, когда выходишь из огромного музея и понимаешь, что времени и сил хватило лишь на несколько залов. Это должно быть сложное и очень длинное слово, но всякий раз я безуспешно пытаюсь его придумать, когда двери Прадо или Эрмитажа закрываются за моей спиной во второй раз. И я думаю о десятках или даже сотнях картин, которые рассеялись и рассыпались на мелкие кусочки. Я думаю о названиях, которых никогда не вспомню. Но - хуже всего! - я думаю о тех залах, которые и вовсе остались непройденными.
Так что я полюбил маленькие галереи и маленькие выставки на один или на два зала. Уверен: те полчаса, что я проведу на втором этаже Дворца искусств, будут стоить не меньше Дрезденской картинной галереи. Это сложная и неуютная мысль, но с ней приходится мириться. Так, на втором этаже упомянутой галереи на Козлова можно бесконечно смотреть на несколько работ белорусских художников Парижской школы. Это Осип Любич, Хаим Сутин (чье имя так забавно произносит Люк Хейнс в "Junk Shop Clothes"), Михаил Кикоин и Шрага Царфин. Из них о последнем, о Царфине, я узнал несколько недель назад. В безымянном журнале, который без дела лежал в салоне самолета, писали о первой минской выставке Шраги Царфина в Национальном художественном музее.
Это небольшая выставка, с тремя десятками картин, документальным фильмом и несколькими личными вещами художника. Выставка Царфина - воздух для этой страны. В ней невероятная концентрация цвета и вкуса, которые не смогли наполнить белорусское воображение двадцатого века и потому взрывались яркими вспышками не то в Париже, не то в Нью-Йорке (в случае, например, Абрама Маневича). И нет, я не ставил бы Царфина в один ряд с Шагалом или тем же Сутином (с которым они дружили; оба, кстати, из одного и того же поселка Минской области), но он еще один потерянный и на время обретенный белорусский художник с уникальным стилем и трудной историей.
И вот по этой концентрации воздуха, а также безусловной художественной ценности - сегодняшняя выставка уникальна. Когда смотришь документальный фильм о Царфине, о его полузабытой жизни в Израиле, а потом во Франции, когда слышишь его неспешный голос, когда проходишь мимо этих парижских влюбленных и этого безумного и такого настоящего снега, то переполняет странное чувство тоски по тому, чье время уже прошло. Как никогда понимаешь, что у этой страны раздавлено не только воображение, но и чувство вкуса... И потому здесь, в этих двух маленьких залах минского музея, от него начинает кружится голова.
