Album of the Month: STANDING IN THE DOORWAY: Chrissie Hynde sings Bob Dylan

I have read somewhere that the best 'fuck off' in rock music is the 'fuck off' that can be heard on Pretenders' debut LP. It is in the very first song, "Precious", and while I have heard a million great 'fuck offs' over the years, Chrissie Hynde does it better than most. It is the intonation that renders it irresistible. In fact, I would argue that Hynde could always do that, even when she was in a songwriting slump and her songs were starting to lose their charm (I believe that she hasn't released anything that would touch the quality of that 1980 album). 

This time, she does it in the chorus of "Sweetheart Like You". The way she intones 'dump like this' gives the song a new edge, and is the very reason why you would care for an album like this.

I believe this to be the best album of the month for the simple reason that I find her singing utterly irresistible. I love Chrissie Hynde's voice. I love her song choices, too. She chose not to go for the obvious albums, which is commendable. In fact, I am a little disappointed with her decision to do "Love Minus Zero / No Limit". A Dylan classic no doubt, and she performs it beautifully, but I could not shake off the feeling that it was almost too easy. Now that I think of it, I would much rather have Chrissie Hynde sing the entirety of Street Legal. 

Most of this material is taken from Shot Of Love and Infidels, two great, if flawed, albums from early 80s. I have always loved the latter in particular, with its booming production and invigorated singing. Replace "Union Sundown" with "Blind Willie McTell" and add "Foot Of Pride" and you have yourself a near-classic. Back to Chrissie Hynde, she takes these semi-forgotten songs from Dylan (if there is such a thing, of course) and adds her trademark vocal edge. The opener "In The Summertime" is a revelation. Elsewhere, her "You're A Big Girl Now" and "Standing in the Doorway" just sound timeless in their wisdom and the downright gorgeous presentation.

It would be wrong to say that she totally transforms these songs and makes them her own. However, she does rethink them a great deal. She finds a new angle, a new intonation, a new line to stress. You heard these songs a thousand times before - but, somehow, you find that these are the very lines which make all the difference. The difference that you could never quite catch. 

RECOMMENDED THIS MONTH:

Chrissie Hynde - Standing In The Doorway: Chrissie Hynde Sings Bob Dylan

Johnny Flynn & Robert Macfarlayne - Lost In The Cedar Wood

Paul Weller - Fat Pop (Volume 1)

Sons of Kemet - Black To The Future

My Latest Discoveries: VOXTROT

You might not remember Voxtrot. Few people do. Voxtrot vanished from the face of the earth in 2009 or so having released one album and a string of EPs that garnered critical attention but no universal acclaim. It is a tragic story but not an uncommon one. So many bands playing red-hot indie-pop in mid-00s disappeared without a trace. Yet the trace remains. Because back in the day (which was a very short day) Voxtrot came up with the greatest Smiths song not written by Morrissey or Johnny Marr:

I first heard "The Start of Something" in a cafe, and I could swear this was not a parody or a pastiche. This was a genuine Smiths song from 1984. The jangle may have been less distinct and the chorus had too much Belle & Sebastian to it, but the 'When I'm really ill, won't you cradle me?' line was unmistakable. It soon transpired, however, that I was wrong. This was Voxtrot, and they were well worth discovering.

Interestingly, none of their other songs sound like the Smiths. Voxtrot offered nothing in terms of originality and little in terms of charisma and even the covers of their EPs were made with the Belle & Sebastian aesthetics in mind - but God knows the songs were good. Clever, catchy and self-confident. Few bands managed to blend derivative with timeless quite as seamlessly.

Voxtrot released three EPs in mid-00s. The first one was titled Raised by Wolves (2005), and it featured five songs of such undeniable quality that even if Voxtrot disappeared immediately after that, they would still earn their small place in the history of pop music. Because from the shimmering melody of the title song to the anthemic "Wrecking Force", this stuff was impeccable. Mothers, Sisters, Daughters & Wives (2006) was almost as good, boasted more sophisticated arrangements and once again displayed their ability to bend melodies in every which direction without compromising on the quality. If Your Biggest Fan (2006) was not too impressive, it was not for the lack of great songwriting ("Trouble" was worthy of any of their past songs) but due to the brilliance of the two EPs that had preceded it.

The tragedy came in the form of the full-length album. In retrospect, Voxtrot was not bad. It featured the energetic and infectious single "Firecracker" (most bands would kill for that chorus), and "Kid Gloves" was another near-classic. "Stephen"? "Brothers In Conflict"? Good songs. The problem was the inconsistency. Either Voxtrot did not have enough material for an LP or the songwriting slump hit them at the worst time possible. Too many songs were underwritten and lacked interesting melodies. The world moved on, Voxtrot released a couple of decent singles and that was the end of it.    

So where are we with Voxtrot? Three great EPs (one a stone-cold classic) and a failed album. Flashes of brilliance. Tons of songwriting talent. Frustration. Burnout. But when "The Start of Something" starts playing - isn't it pure magic? 

Про Одессу. В музее.

Васильевна и Константиновна. Так они называют друг друга. Так я их запомню. Седые, в шейных платках. Они обе ненавидят советскую власть, однако ненавидят по-разному. Первая ненавидит страстно, с придыханием. Все подводит нас к картам и фотографиям и говорит про мерзавцев и подонков, что переназывали улицы и расстреливали гражданское население. Для нее оба эти преступления достойны высшей меры наказания. Вторая ненавидит тихо, интеллигентно, про себя. Со временем создается ощущение, что разочарование ее связано скорее не с личными переживаниями, а с мыслями Писателя. В Писателя она влюблена. Писателю она отдала всю свою жизнь. "Меня часто спрашивают", говорит Константиновна в самом конце, когда мы уже на ногах и стоим в дверях. "Не отец ли он мне". На самом деле, мы не хотим знать ответ. И все же она отрицательно качает головой - для порядка, на всякий случай.

В музее холодно. Несмотря на теплую одесскую весну и наши длинные рукава. Несмотря на то, что Константиновна с такой любовью описывает нам сказку Писателя "Теплый хлеб". После двух часов нахождения в музее, у меня явное ощущение, что этот холод они создали сами. Васильевна и Константиновна. Чтобы погрузить нас в то холодное время век назад, когда Писатель жил в санатории Ландесмана, закутывался в ковер и воровал оконные рамы, чтобы растопить печку. "Санатория Ландесмана больше нет", говорит нам Васильевна. "Вся противоположная сторона Черноморской улицы обвалилась из-за оползня". Для нас это неприятное потрясение, для нее - боль и утрата. Она снова и снова показывает нам главную гордость музея - дореволюционную карту с прежними названиями. "А циклодром", говорит она. "Где он?" Мы пожимаем плечами. Мы не знаем. "Ни один одессит не может мне ответить на этот вопрос". 

Нельзя не заметить, что ни Васильевна, ни Константиновна ни разу не упоминают парк Шевченко, растущий в ста метрах от музея. Они произносят лишь оригинальное название, Александровский парк. Именно так он отмечен на карте. Что ж, они правы. Я бы тоже предпочел гулять по Александровскому парку. Быть может, там было бы еще больше акаций, а от запаха сирени кружилась бы голова.  

Про цветы говорит Константиновна. Про цветы она знает все - по крайней мере, про те, что были замечены в книгах Писателя. "Белая акация", говорит она, указывая на вид из окна. "Вы ведь читали "Время больших ожиданий?" Я киваю. Разумеется, я помню их оттуда, но еще из голоса Ларисы Деминой и песни Леонида Утесова. "А сирень?" продолжает она. "Сирень из рассказа "Молитва мадам Бове". Я прочитаю этот рассказ через несколько дней, однако есть чувство, что я читаю его уже теперь, в холодном помещении бывшей дворницкой, где она рассказывает нам про любимые цветы Писателя. "А там моя любовь", говорит она. "Вейгела". 

Я давно уже влюблен в одержимость, и одержимость в этом музее всюду. Начинается она, пожалуй, со взгляда Васильевны, который вчитывается в каждый миллиметр дореволюционной карты. Когда она не говорит о проклятом циклодроме и двоюродной племяннице Льва Троцкого (улица Веры Инбер - это вовсе не улица Веры Инбер, а Стурдзовский переулок), она говорит о своем детстве в Одессе. "На улице Еврейской мы покупали семечки у тети Сони. Для этого нужно было постучать в нижнюю форточку, и за пару копеек она протягивали нам полфунтика семечек". 

Константиновна не говорит о своем детстве и мало говорит об Одессе. Одесса, равно как и далекое одесское детство, не существуют вне трех или четырех приездов Писателя в этот город. Она одержима этими днями, месяцами, годами, когда Писатель был здесь, в редакции газеты "Моряк" и на улице Черноморской. Мы заплатили за сорокапятиминутную экскурсию, однако мы уходим из музея через два с половиной часа. Она рассказывает обо всем. О своих последних статьях про Писателя и о своей ревностной нелюбви к Татьяне Арбузовой. Ей так хочется продолжать говорить о Писателе. Про то, как он плыл по Средиземному морю с женой Матисса. Про то, как Марлен Дитрих встала перед ним на колени. "Васильевна!" кричит она. "Сколько времени мне нужно говорить?" Она зачем-то переживает, но не трудно понять, что ей просто неловко перед нами. Быть может, она задерживает нас? "Все в порядке", говорю я наконец. "Пожалуйста, рассказывайте. Нам ужасно интересно". 

Васильевна не знает про цветы. Когда мы просим показать, как выглядит вейгела, она теряется. "Константиновна знает, а я понятия не имею". Зато она знает про бельгийские столбы, построенные для трамвайных электросетей Одессы в начале прошлого века. Говорит, что их и теперь можно увидеть на некоторых улицах города. "Они в миллион раз лучше всего того, что затем было построено советской властью". После этих слов она уходит в свою комнатку и забирает с собой книгу на английском языке, лежавшую все это время на небольшом столике у окна. Напротив сирени, что недавно расцвела во дворе. Книга такая: Jack The Ripper by Terry Lynch.

Тем временем, Константиновна показывает гюйс и матроску Писателя. "Да-да, все это принадлежало ему". Как и печатная машинка в углу, как и удочка у входа. Она цитирует книги Писателя, ее старая память почти не подводит ее. В тех случаях, когда возникает неловкая пауза, она приговаривает "Вот так". Это точка в ее фразах. Она перечитала книги Писателя несколько раз, и советует нам сделать то же. Она не ругает его за советское время (и действительно: был ли другой писатель, с таким достоинством переживший сталинскую эпоху?), и делает это только словами Бунина, недовольного стихами молодого поэта и советовавшего ему писать прозу. "Вы живете напетым со стороны", однажды сказал Бунин. 

Константиновна устала после двух с половиной часов, и уходит в комнатку в дальнем конце старой дворницкой. Мы благодарим и пишем что-то воодушевленное в книге отзывов. До калитки нас провожает Васильевна, которая суетится во дворе и зачем-то рассказывает нам, как будет маяк по-украински. В Одессе тепло и солнечно, однако мы отказываемся от прежних планов идти в город. Мы идем назад на Обсерваторный переулок, все время думая о том, как же они добираются домой. Васильевна и Константиновна. Дело в том, что мы не можем представить их покидающими дом-музей на Черноморской улице и садящимися на людный одесский трамвай, чтобы ехать на Пересыпь или на Молдаванку. Разве что по Александровскому парку они могли бы пройти в свой дом на ту самую улицу, где гулял Писатель в первый свой приезд в Одессу, где все еще стоят старые бельгийские электроопоры и где женщина по имени Соня по-прежнему раздает семечки.