Я всегда хотел жить в Аркадии. Мне казалось, что именно оттуда открывается лучший вид на старую Одессу. Ту, что я помню из рассказов Бабеля, фильма "Зеленый фургон" и первого приезда сюда около десяти лет назад. Аркадия. Я полюбил само это слово, и с удовольствием думал про итальянские названия улиц и зеленые парки у дома. Про тенистые террасы на тротуарах и про одинокие одесские трамваи, вальяжно гремящие до самого Французского бульвара или даже до улицы Бунина. Мое воображение рисовало камерный уют, и я забывал, конечно, что Аркадия - это утопия, и я никогда не увижу ее такой, какой она представляется на борту самолета.
И все же именно сюда мы приехали ровно год назад, в высокий дом на улице Генуэзской. На узком тротуаре и с мертвым парком середины декабря, где ветер гулял нараспашку и дождь лил не переставая. Какой страшный шок испытал бы Константин Паустовский, ровно сто лет назад описавший эти места как пустыню, заселенную старыми дачами и деревенскими домами. Теперь же мы увидели бесконечные столбы дорогих многоэтажек (дорогих, но падающих в цене), где в широких лифтах на лоснящемся от глянца экране Аркадию продают как сбыточную мечту. По одну сторону Генуэзской сорокалетние мужчины в спортивных штанах скупают миланские костюмы за пять тысяч евро, а по другую сторону женщины в шубах не замечают официантов и, глядя в телефон, заказывают раф на миндальном молоке. И все это под аккомпанемент ветра, который вылетает из каждого уличного фонаря. Нет, я не люблю Аркадию.
Я совершенно безразличен к некоторым районам Одессы (к поселку Котовского, например, или к Фонтанам), но Аркадию я не люблю со страстью, с придыханием, со знанием дела. Она утопает в пробках. Она отделена от моря частными дворами и грязными узкими тропинками. Она безлична и чванлива. Но хуже всего - она бездушна и невнятна, и мне совершенно непонятна ее популярность. Так что мы уехали из Аркадии так же спешно, как и въехали в нее. Собрали вещи, сели в такси, и оказались на других улицах и, наверное, в другом городе. В той Одессе, которую можно рассмотреть в окне.
И все же временами хотелось вернуться в Аркадию (наверное, в этом и состоит весь смысл утопии - ты не был в ней, и все же тебе так отчаянно хочется вернуться). Возможно, мы что-то упустили и чего-то недопоняли. Возможно, заказывали не тот чай. Смотрели не в ту сторону и шли по несолнечной стороне улицы. Возможно, просто была плохая погода. И вот в начале августа мы выбрали особенно ясный день, запрыгнули в трамвай на Французском бульваре и отправились в Аркадию. Трамвай гремел и брызгал электричеством, мы проехали ботанические сады (в Одессе их два) и санатории, полусоветские рестораны и зеленые парки, и оказались наконец на улице Генуэзской. Все здесь было по-старому. Люди, машины, узкие тротуары. Все было по-старому до такой степени, что даже солнце перестало светить. Набежали тучи, и полился дождь - истерический, неуемный, единственный за все лето.
Мы спрятались в кафе, где решили переждать этот страшный потоп. Прошел час. Затем другой, затем третий. Дождь все не переставал, и в какой-то момент Аркадию полностью затопило. Казалось, вода понемногу подбиралась к дверям кафе, и я все смотрел на недопитую чашку эспрессо на столике террасы. Ее оставил убегающий посетитель, и в какой-то момент дождевая вода полностью вытеснила остатки кофе. Оставалась только прозрачная жидкость, готовая в любой момент растворить фарфор, дерево и асфальт. Ливень усиливался, и Аркадия уплывала все дальше. Внутри кафе было около десятка человек, каждый из которых пил холодной чай и пытался есть круассан как можно медленней. Слева от меня сидела семья, и мама объясняла семилетнему сыну, что дождь скоро закончится и они уйдут. Сын не слышал. Он безутешно смотрел в окно и ничего не говорил. В какой-то момент мама сказала ему: "Подумай, но это же ведь так здорово! Это приключение".
"Нет, мама", серьезно сказал мальчик. "Это не приключение. Это дождь".
