В четыре тридцать утра, в полуразрушенном польском отеле,
мы танцевали Полонез Огинского. Сил не оставалось – после банкета, смеха, слез,
коньяка.
Полуживые пары неуверенно ходили по комнате – едва
попадая в такт. Ноги сгибались в коленях, и красные веки сыпали холодными
искрами.
А оркестр – оркестр! Полонез было узнать все трудней.
Смычок прилипал к струнам, труба валилась на пол, дирижер неловко танцевал с
красивой польской официанткой.
Я закричал, чтобы играли громче, потому что страшней
всего было уснуть и превратиться в пепел. Или алмаз. И так ли уж это важно, во
что именно, в те беспамятные предрассветные часы, когда хочется лишь танцевать?
"Ля-мажор!" вяло мычал дирижер. И я снова
кого-то подхватывал. Либо кто-то подхватывал меня. А где-то за окном салют
гремел окончанием какой-то войны.
по мотивам Анджея Вайды
