Я равнодушен к Сергею Довлатову, однако его определение хамства совершенно гениально: "Хамство есть не что иное, как грубость, наглость, нахальство, вместе взятые, но при этом - умноженные на безнаказанность". Особенно гениальным это определение кажется оттого, что Набокову так и не дался перевод этого слова на английский язык. Довлатов смог объяснить хамство после десяти лет жизни в иммиграции. Когда все вдруг стало на свои места (в Нью-Йорке все вообще имеет свойство становиться на свои места), и он так точно определил, что здесь, в Бруклине или на Манхэттене, тебя могут ограбить или застрелить, но никогда перед твоим носом не хлопнут дверью.
Хамство - это особенное советское/постсоветское явление, и я больше нигде его не встречал. Я видел наглость и грубость, однако я не видел хамства.
Помню, что еще в детстве, когда мама приводила меня в Национальный художественный музей в Минске, я никак не мог понять поведения этой тучной и вечно недовольной дамы, что продавала билеты. В то время я, возможно, еще не знал этого слова, однако встречные интонации не оставляли места для воображения. Она никогда не смотрела тебе в глаза, она отвечала стиснув зубы, она недовольно вздыхала и морщилась, давая понять, что так она будет вести себя завтра и послезавтра, и вообще до тех пор, пока будет работать здесь. Пожалуй, самым удивительным для меня было то, что все это происходило в главном музее страны, где ты по наивности ожидал другого отношения.
Когда недавно я сказал одному человеку, что самое хамское отношение в Минске можно встретить в кассе Национального музея, он полностью со мной согласился. Он сказал, что даже пытался жаловаться, но вот в чем проблема: единственным оружием против хамства является хамство в ответ. Есть, конечно, еще острый комментарий, острая фраза, однако момент длится секунду, и здесь вступает в силу этот проклятый l'esprit d'escalier.
Пару месяцев назад я был в Ботаническом саду. Приехал ровно за минуту до закрытия кассы, и дама с недовольным лицом сообщила мне, что уже поздно, и что рабочий день закончился, и "что вы все ходите". Когда я указал ей на ее же часы, на которых было '6:59', она закатила глаза и стала возмущаться, что приходить нужно заранее (и это при том, что перед ней было написано, что касса работает до 7). В этот момент мои нервы уже не выдержали, и, как учат психологи, я сказал ей все, что о ней думаю. Удивительным образом, она тут же приняла деньги и выдала билеты. А через пять секунд я уже слышал за своей спиной, как она хамит мужчине, который пытался попасть в сад к жене и детям. Вот эта абсолютная безнаказанность, вот о ней как раз и писал Довлатов.
Разумеется, ты недоволен. Ты раздражен, что был вынужден пойти на это. И пусть ты сделал все, чтобы не опуститься до уровня банальной грубости, твои слова вышли далеко за пределы обычного разговора с кассиром Ботанического сада.
Все вокруг полнится, все обрастает хамством, и лучше всего замечаешь это в те дни, когда возвращаешься из долгого путешествия. Живешь как будто поверх всего этого кошмара, существуешь вне радиусов и диаметров провинциального города Минска. А затем приходишь в Национальный музей и видишь, что тучной дамы больше нет, а есть молодая женщина лет тридцати, которая, впрочем, тут же оказывается той самой тучной дамой из твоего детства.
