Наверное, в человеке нет ничего сложного. Детская драка. Первая сигарета. Проигранный футбольный матч. Рассказ, который захотелось перечитать. Все до безумия просто, и я уверен, что не был бы тем человеком, каким являюсь теперь, если бы однажды, лет в четырнадцать или пятнадцать, не посмотрел фильм Марка Захарова. Все бы остановилось. Все пошло бы не так.
Я давно перестал о нем думать, еще до крымских писем и другого мракобесия. Я больше не пересматриваю его фильмы. Я перестал ощущать его влияние на мои слова и даже мысли. Кажется, в последний раз я вспоминал о нем несколько лет назад, когда смотрел его постановку "Вишневого сада" в московском Ленкоме... Но его смерть в конце сентября - это вспышка боли, какой-то неуемной эмоции, а еще напоминание о том, что Марк Захаров - главный режиссер в моей жизни.
Все просто: мне не нужно пересматривать его фильмы. Я видел их слишком много раз, я до сих пор помню каждое слово из первого монолога Мюнхгаузена. Я по-прежнему могу часами говорить цитатами из двух любимых фильмов Захарова ("Дом, который построил Свифт" и "Тот самый Мюнхгаузен"). Могу проигрывать в голове каждую сцену и понимать, что все это уже давно часть меня. Этот юмор определил мой юмор. Эти сцены, от приезда пастора до похорон Свифта, определили меня больше, чем мне хотелось бы думать.
Что касается политики, то она всегда оставалась в стороне. Есть два способа общения с художником, и один из них позволяет видеть только его работу. И хоть в течение этих лет я замечал редкие интервью, ненужные фразы, вырванные цитаты, для меня все закончилось 1988 годом и его последним фильмом "Убить дракона". Это было такое правдивое высказывание, такая жуткая сторона "Мюнхгаузена", такое точное предсказание будущих лет (которые все никак не пройдут), что все остальное казалось необязательным послесловием... Все остальное делалось вне того времени, в котором жил я.
В случае Марка Захарова, я видел только его фильмы, от которых исходило безумное ощущение свободы. Но только не той, советской и стесненной, а другой: ироничной и глубоко абсурдной. Это было такое идеальное бегство из запертого мира, от себя к самому себе. И я знаю, что не был бы и частью самого себя, если бы не проделывал все это всю свою жизнь.
