Я ожидал взлета. Я ожидал его уже слишком долго - минуты, а может быть, месяцы. Однако время давно прошло, а самолет так и не сдвинулся с места. Стюардессы ходили по салону в своей привычно услужливой суете и бесконечно что-то поправляли, уточняли, показывали. Где-то внизу работники аэропорта везли в багажное отделение клетку с собакой, и сердце непривычно сжалось. Было раннее утро, однако спать не хотелось. Не хотелось пить кофе, не хотелось говорить об Одессе. В голове боролись два образа. Образ Николь Кидман из старого фильма, который мы смотрели в детстве на черно-белом экране. "Бангкок-Хилтон". Единственная мелодия, которую я и сегодня могу сыграть на фортепиано. А еще образ французского героя из последней работы Андрея Смирнова. Оба фильма заканчиваются нервным, напряженным взлетом самолета. Со всеми деталями примитивной человеческой физиологии, от капелек пота на лбу до слез облегчения. Пот проступил уже давно (а иначе почему так намокли волосы?), однако слез все не было. Разумеется, я все ужасно утрировал: в конце концов, мы не бежали из тайской тюрьмы или Советского Союза середины пятидесятых. Хотя... Хотя постойте.
Тем временем, самолет взлетел, и после холодного Киева и ночного поезда к Черному морю, мы оказались в Одессе. Шесть часов утра, и такси везло нас во временную квартиру в самом сердце ветреной и бездушной Аркадии.
Должно быть, я писал уже однажды о том, что три моих любимых города - это Лукка, Одесса и Дублин. Трудно эмоционально пережить и осмыслить Нью-Йорк, он не подлежит сравнениям и существует над, или под, всем остальным, так что именно Лукку, Одессу и Дублин я бы назвал "своими". Это сильное, собственническое, эгоистическое чувство. Как с любимой книгой: тебе кажется, что никто другой не может вытянуть из текста столько, сколько можешь вытянуть ты. Бред, конечно, однако не стоит сопротивляться этому чувству. Оно прекрасно. В конце концов, если твои ощущения на Лонжероновском спуске представляются тебе уникальными, то за тебя можно только порадоваться. Так, меня никогда не смущало, что кто-нибудь другой мог восхищаться Одессой. Помню, что в 2013 году, в баре на Греческой улице, я встретил одного программиста из Питера, и он сказал, что пару лет назад реализовал мечту жизни и переехал в Одессу. Я только не думал, что однажды это случится со мной.
Да, кстати, важное отличие Санкт-Петербурга от Одессы (потому что сравнение это непременно захочется провести). Санкт-Петербург - это старое Шабли, которое пьешь время от времени, а потом возвращаешь на верхнюю полку винного шкафа. Одесса - это виноград, который давишь собственными ногами. Он вот здесь, рядом, из него получается вино не менее выдержанное, и не менее благородное. Просто бутылка запылена временем, а пробка слегка раскрошилась, и кусочки смешались с ванильным и немного дубовым вкусом вина. И потом это женское окончание в названии города, на котором так настаивала Екатерина II. Есть в этом городе чувственность. Есть в нем неожиданные приступы нежности, заменяющие ослепительное и бесповоротно мужское высокомерие Петербурга.
Это пошло, но ничего не поделаешь: в Одессе действительно все есть, от эзотерического супермаркета до пожилого мужчины в шутовской шляпе, играющего угарные мелодии на контрабасе замысловатой формы. И все это вблизи испускающего последний дух балкона и самого потрясающего фасада, который ты видел в своей жизни. Я люблю эти знаменитые фасады вдоль Катерининской улицы или, например, Пушкинской. Люблю тротуары, по-прежнему открытые и распахнутые настежь, однако истерзанные временем и бездействием местных властей. Нет, я бы не менял здесь ничего, разве что вернул бы старые ступеньки на Потемкинскую лестницу. И сократил бы расстояние до бара Zelda, приблизил бы его к Большой Арнаутской улице, где мы живем теперь, чтобы прийти туда однажды вечером, встретить случайного человека и сказать ему, что недавно я переехал в Одессу. Не буду говорить о подробностях последних месяцев, о нервных самолетах и советских пятидесятых. Скажу только то, что услышал когда-то от молодого человека из Санкт-Петербурга в легендарном баре под названием Шкаф.
Я помню этот город. Я помню Одессу. Точнее, с каждым днем я понемногу ее вспоминаю. Кофейню с сырниками на Ришельевской. Фалафель из киоска на Канатной. Дверь гостиницы, в которой я останавливался в августе 2013 года (но только дверь - самого здания я не помню). Марихуану с пирса на Чкаловском пляже. Скамейку на Приморском бульваре. Я воссоздаю Одессу по булыжникам, по вкусам и запахам, но все равно она другая. Always different, always the same. Что до Одессы, то она не помнит меня. И уж тем более она не помнит нас. Да и как ей упомнить, со всеми ее рождественскими витринами и катерининскими сводами? Мы для нее - это просто два человека с собакой. Но вот что интересно... Мне нравится такой расклад. В конце концов, именно это, наверное, я и представил себе, когда самолет наконец взлетел, стюардессы исчезли из виду, и о прошлом напоминали только невидимые слезы и мокрая челка моих волос.
