Если есть в мире фильм, который я готов смотреть бесконечное число раз, то это Человек с киноаппаратом.
Кто-то остался пить кофе в баре на первом этаже, а кого-то я все же уговорил подняться в музыкальный магазин наверху. Мы договорились встретиться через час на мосту через реку Клайд. На том самом мосту, где The Pastels снимали видео на "Crawl Babies". Кажется, я купил Carrington Street. Один из лучших альбомов года стоил ровно два фунта. Но дело в другом. Проходя мимо стенда с фильмами (причем их было так мало, и их названия настолько ни о чем мне не говорили, что каждый их них должен был быть шедевром), я обратил внимание на советский футуризм 20-х. Обложка так отдавала Маяковским и так явно выпирала буквами и цветами, что я почти отдал последние деньги.
А через час, на мосту, кто-то открыл сумку и достал тот самый фильм. И восторженно рассказал мне про Человека с киноаппаратом Дзиги Вертова, советский немой фильм 1929 года.
Самое надежное оправдание старому, которое я слышал, дал один американский критик: некоторые вещи нужно воспринимать как часть истории. Не пытаться вписать их в современный контекст, но оставить в прошлом и просто попытаться воспринять как то, что произошло тогда. В 1966 году. Или даже в 17 веке. Это врезалось в память, и когда я наконец собрался смотреть Человека с киноаппаратом, через несколько лет после того дня на реке Клайд, я купил бутылку вина и в тысячный раз проговорил про себя слова американского критика.
Как оказалось, зря.
Ни вина, ни слов не понадобилось. И было наплевать на рейтинг Sight & Sound. Это кадры, от которых совершенно невозможно оторваться. В каждой сцене, которая пропадает тут же, за секунду, есть фраза Эйзенштейна о том, что настоящее искусство основано на противоречии. И музыка, наверное, самое яркое из них. По крайней мере, самое очевидное. Есть огромное количество саундтреков к этому фильму, но мой любимый - The Cinematic Orchestra. Контраст современного оркестра и бесконечных черно-белых трамваев постепенно сводит с ума.
Хотя все это, конечно, напрашивается на эксперимент. В последний раз я включил The Gamble (Nonkeen) 2016 года, и кадры произвели совершенно другое впечатление.
Плакаты, карточки, счеты… Баскетбольные кольца с рыболовной сетью. Бахметьевский автобусный парк. Люди, спящие на городских скамейках. Странным образом, по-детски непосредственным, все это выходит за революционные рамки техник, на которые способна камера первой половины прошлого века. Монтаж, ускоренные и замедленные съемки. Это вряд ли может свести с ума. Но вид советских трамваев сводит. Прыжки с шестом сводят. Стрижка волос, которая гипнотизирует.
Сегодня я писал про Комнату, в которой восхищает в первую очередь свет. Здесь поражает абсолютная внутренняя свобода. Отсутствие внутренних барьеров, которое, в сочетании с безупречным вкусом Вертова, создает шедевр. Секундный кадр рождения ребенка - это вольность. Это немыслимая свобода. Это опередило время, которое еще даже не началось. Но в этом нет ни капли напускного.
Ну и мысль о том, что это 1929 год. И что, черт возьми, могло бы быть, если бы девочка с ружьем попала не в Гитлера, а в кого-то другого. И человек с киноаппаратом продолжил снимать. Вот так свободно. Появляясь то здесь, то там. То пропадая в пивном баре, то возвышаясь над городом.
