Повесть "Нашествие" Владимира Матикевича не была книгой в привычном понимании слова. Скорее, это была стопка отксерокопированных страниц, которые тайно, с придыханием передавались между учениками моей школы. В этой художественно-документальной повести описывалось детство, а также все то, о чем многие в этой стране даже не догадывались. Как не догадываются до сих пор. Многие эпизоды "Нашествия" оставляли довольно жуткое впечатление, однако теперь, когда прошло столько времени, и "Осень патриарха" прочитана и перечитана не один раз, все это не может и не должно удивлять. У каждого читателя романа Маркеса должны быть любимые строчки, и мои такие: "... затем он отправлялся на молочную ферму, чтобы проверить, сколько нынче утром надоили молока, и распорядиться насчет его выдачи, после чего три президентские кареты развозили молоко по казармам города, - он лично проверял, сколько надоено, и распоряжался выдачей молока с той самой поры, когда водворился в президентском дворце...". И это не говоря уже о том, как диктатор из "Осени патриарха" продает страну и предает друзей.
И все-таки, несмотря на черное полотно и затянутые шторы, несмотря на истории Гончара и Завадского, у нас был еще шанс все исправить. В начале 00-х хватка была жесткой, однако она все еще не была железной. Когда я думаю о том времени и выборах 2001 и 2006 годов, я вспоминаю слова Николая Халезина (основателя Белорусского свободного театра), рассказывавшего о толпах недовольных людей на площади и о главе милиции, который прямо говорил: соберете сто тысяч человек - и мы перейдем на вашу сторону. Однако не собрали, и момент был упущен навсегда. Палатки, что стояли на Октябрьской площади в 2006 году, были отчаянием, и законченный марксист Акулов, наш преподаватель философии, самодовольно прохаживался между лекционными рядами, потирал руки и говорил нам, что с оппозицией покончено. Мы спорили с ним, однако - Милинкевич, Гончарик...? Эти люди казались ужасно наивными, и во время сбора подписей я упрямо подходил к устаревшей фотографии Зенона Позняка.
Что касается школы, то черное полотно опускалось все ниже. В аудитории внесли портреты Л. и красно-зеленые флаги. Кто-то наверху понял, что у оппозиции есть "Зубр", а у них нет даже пронафталиненных пионеров. И тогда они решили спустить на нас нечто с полуэротическим названием БРСМ. Наш класс собрали в душной аудитории и сказали, что нужно будет внести небольшую плату, а взамен мы получим красивый партбилет и возможность поехать в летний лагерь. Нам было шестнадцать лет и мы, конечно, долго смеялись и никуда не вступали. Никогда не забуду, как один мой одноклассник сказал тогда, что лучше застрелиться, чем стать членом гитлерюгенда. Он приставил палец к виску и произвел характерный звук. Однако сомнений больше не было: они взялись за молодых людей, и они не отпустят их до тех пор, пока политическая воля не атрофируется. Но об этом ниже.
А пока - нулевые годы. Состояние оцепенения уже проросло, укоренилось, и политический страх органично вписался в местный менталитет. В конце концов, не стоит просить многого от страны, пережившей Советский Союз. Ее не трудно подавить - она привыкла. Политические разговоры исчезали с улиц городов, а шепот перешел не только в голос, но и в мысли. Хотя тогда все еще можно было зайти в офис БНФ на Машерова, 8 и услышать свежий анекдот про Л. Можно было зайти в университет и увидеть, как в фойе сидят девушки с гитарой и в окружении других студентов поют "Паветраны шар" (Господи, неужели все это было когда-то?). А еще можно было приехать в заброшенный дом неподалеку от площади Бангалор и попасть на закрытый показ пьес Белорусского свободного театра.
Помню, как мы приехали туда поздно вечером. Было уже темно, атмосфера казалась таинственной и слегка напряженной. Впускали по фамилиям, вписанным в какой-то загадочный список. Мы зашли последними и сели на край длинной скамейки, стоявшей в просторной и очень тихой комнате. Перед началом к нам вышел Халезин и сказал, что не может гарантировать того, что всех нас сегодня не арестуют - несмотря на присутствовавших в зале журналистов и британских актеров. Что ж, неплохо. Те самые слова ободрения, которых мы так ждали.
Скажу сразу: Белорусский свободный театр поражал и восхищал меня скорее не своей художественностью, а силой подачи (далеко не одно и то же). И первая постановка в тот вечер совершенно сбивала с ног. Она рассказывала про похищения людей в Беларуси. Да, разумеется, мы обо всем этом уже знали, однако вещь была такой безоговорочной мощи и силы проникновения, что появление людей в масках представлялось неизбежным. Однако обошлось. Я шел домой оглушенный и долго еще пытался осознать все то, что увидел и услышал в этот вечер. Нет, пьеса мне не понравилась, но ведь они и не пытались понравиться. Они всего-навсего хотели остаться в моей памяти, и это им удалось. Для этого не понадобились даже отряды специального назначения, везущие нас в милицейский участок.
А еще это было время, когда мы смеялись. Несмотря на все то, что происходило в стране (а в ней ничего не происходило, кроме экономического застоя, строительства ледовых дворцов и показных новостей с полей), мы находили причины смеяться. Над "стихами Быкова", над Скориной, проживавшим в Питере, над всем тем бредом, что звучал как в живом эфире (было время, когда он еще на боялся живых эфиров), так и в записи. Тогда почему-то на все это еще хватало чувства юмора, и я продолжал вести внутренний диалог с этой властью и пытался ощущать себя частью этой страны. В то время я жил внутри нее, и перед глазами не было еще образа группы отморозков в форме, которые били девушек, а потом гордо писали об этом в социальных сетях. Потому что когда случилась площадь в декабре 2010 года, и произошла циничная провокация, и людей избивали на глазах у родных, мой внутренний диалог с властью и с этой страной наконец оборвался.
