Последние дни 2010 года были одними из самых черных в моей жизни. Все эмоции отключились. Я сидел в аудитории, смотрел перед собой, а студенты спрашивали, что случилось. Я плохо себя чувствую? У меня кто-то умер? Они так безнадежно оглупели? Было трудно о чем-то думать, потому что из каждой двери и каждого окна выглядывал труп Кирова. Нет, разумеется, это не были советские 30-е годы. И все же мы приблизились к ним настолько, насколько это вообще было возможно в европейской стране в 21-м веке.
В последние дни 2010 года я понял (говорю это сознательно, не боясь громких слов), что больше не имею ничего общего с этой страной. Что теперь мы живем с ней отдельно друг от друга. И все, что в ней происходит, я вижу как будто издалека. Да, были шествия и были Дни Воли, во время которых я по-прежнему ощущал свою причастность к прошлому этой страны, однако то были редкие вспышки. Власть давно перестала быть плохой - она была преступной. Уже ничего, из того, что он говорил, не вызывало у меня смех. Остались только тоска и сильное чувство стыда. Одно его имя вызывало брезгливость, и я перестал произносить его вслух. Я больше не хотел его ни с кем обсуждать. В студенческие годы я мог часами спорить и доказывать людям, что их сон затянулся, а ценность жизни стремится к нулю. Однако теперь я не видел в этом никакого смысла. В конце концов, если за 15 лет ты ничего не понял, то и черт с тобой. Все равно, что спорить с религиозным фанатиком или антисемитом: скучно до слез.
Хотя были все же и забавные моменты. Так, один мой знакомый из Калифорнии приехал в гости и попросил сводить его на парад 3 июля. Я сказал, что ему придется идти одному, и попросил объяснить это странное желание увидеть процессию тракторов и газовых плит. Его объяснение умилило меня. Он сказал, что хочет посмотреть на живого диктатора. В итоге ему пришлось идти без меня. А вечером, когда мой знакомый вернулся домой, я спросил его, удовлетворил ли он свое любопытство. Он сказал, что да, что никогда не видел ничего подобного (oh for sure), и даже продемонстрировал два нечетких снимка на своем телефоне. Я подумал тогда: он покажет эти фотографии друзьям с Западного побережья, и тогда хоть кто-то посмеется над человеком в нелепой военной форме, который давно уже стал пародией на ту самую книгу Маркеса.
На самом деле, я понимаю интерес иностранцев к неосоветской эстетике. Я понимаю тех, кто хочет заглянуть за ворота Пхеньяна. Когда меня спрашивают, стоит ли ехать в Минск, я говорю, что да, почему бы и нет, поезжайте. Киев - это свободный город. В Москве деньги. Вильнюс никогда не был советским. Минск же десятых - это все тот же засушенный и слегка припудренный 78-й год. Ну а кто не хотел бы попасть в Советский Союз образца нестареющего Брежнева? Да, и я понимаю их смех. Они не жили со всем этим большую часть своей жизни, и рассказы про подрастающего сына веселят их своей азиатской аляповатостью.
Десятые годы? Взрыв в метро, обезумевший курс доллара, закладывание страны. Одним словом - стабильность. И все же главным символом десятых в этой стране стали выборы 2015 года. Блеклые, бледные, безвольные выборы 2015 года - что может яснее выразить сущность времени? Полное смирение устраивало власть, равно как все это время их устраивало и то, что люди продолжали уезжать за границу и больше не раздражали их своим нервным присутствием. Впервые в истории страны не было разницы между теми, кто был "за", и теми, кто был "против". Недавно выпущенный из тюрьмы Николай Статкевич был одним из немногих, кто все еще пытался сопротивляться, однако система, казалось, даже не заметила. Десятые годы? Заигрывание с Россией и с Западом, средневековый закон о безработных, запрет на аплодисменты. Черное полотно уже почти касалось головы, а мы по старой привычке делали вид, что это птицы.
А еще мы делали вид, что кто-то прийдет и спасет нас, забывая не только про мертвую хватку России, но и про мучительную realpolitik на Западе. Забывая о том, что у Запада есть свои проблемы, среди которых Л. - это всего лишь мелкий раздражитель. Они живут в другом времени и с другими стандартами, и в их западном часовом поясе Трамп - это фашист. В их западном часовом поясе можно говорить, что Америка (или, например, Англия) скатилась в сталинизм. А ты слышишь все это, читаешь об этом, и в голове возникает одна только мысль: черт возьми, ну вы же понятия не имеете, о чем говорите.
И все же любовь к стране никуда не исчезла. К идее страны, к ее образу. Любовь к стране - это все то, что ты можешь сделать для нее. А я по-прежнему думаю, что все то лучшее, что есть во мне теперь, в данный момент жизни, я могу реализовать именно здесь. Рядом с теми людьми, которые меня окружают. Среди которых, кстати, нет ни одного человека, признающего эту власть. Я говорил об этом недавно с друзьями и знакомыми, и почти все убеждали меня, что не знают больше ни одного человека, поддерживающего Л. Разумеется, такие люди существуют, но вот где они живут и о чем думают - мне неизвестно.
Так что у любого смирения бывает предел, и невежественная власть не была способна учесть это. Надежда прочно сидит внутри, и порой она ослепляет и не дает нам увидеть тот очевидный факт, что они готовы держаться за эту власть до конца. Что Маркес был прав, и "жажда власти - это результат неспособности любить". Сегодня, в июне 2020 года, это особенно очевидно. Они хорошо понимают, что "после" их не ждет ничего хорошего. Что "после" - это конец. И дело не только в судах и боязни все потерять, но еще и в том, что они ведь ничего не умеют делать. В нормальной, здоровой среде все эти люди (от водителей автозаков до министров) - ничто. Пустое место. Да, они могут научиться смотреть в глаза собственным детям, но они не смогут посмотреть на солнечный свет, который однажды разорвет к черту эти проклятые шторы. И это будет другой солнечный свет. Не тот, что был в июле 1994 года, когда я проснулся в деревенском доме, под старинной картиной Поленова. В этом свете не будет ни фальши, ни сомнений, и он превратит их в обычных каменных истуканов. Примерно как троллей из книги Толкина. И мы вдруг увидим, что ничем, кроме каменных троллей, они никогда и не были.
