Мне ужасно неловко говорить об этом теперь, когда все обернулось такой пошлостью, но мое первое политическое воспоминание в чем-то очень набоковское. Так, я думаю о Корнеллских лекциях, в которых Набоков любил объяснять русскую литературу при помощи ярких спецэффектов. Иногда он включал настольную лампу и говорил: это Чехов. А иногда раскрывал все окна, впуская в лекционную аудиторию клубы света: это Толстой. Итак, мое первое политическое воспоминание связано с тем далеким солнечным утром 1994 года, когда я проснулся в деревенском доме, под старинной картиной Поленова, и бабушка вошла в комнату, резко открыла шторы и сказала: "Л.* победил". Комнату осветил поток летнего света, и я прищурился. Я пытался понять, что сказала бабушка, какое это имеет значение, и стоило ли ради этого будить весь дом в середине июля, в 9 часов утра.
В деревне, где я проводил каждое лето своей школьной жизни, многие смеялись над теми, кто голосовал за Л. Смеялись небрежно. Смеялись в 1994 году. Помню, что за два дня до рокового утра 11 июля, я сидел на лавочке у забора нашего дома и слушал, как несколько молодых людей обсуждали преимущества политической программы Кебича (сегодня мало кто вспомнит это имя, однако оно зачем-то осталось в памяти). Все оставшееся лето мы пытались добиться от дедушки, за кого голосовал он. Дедушка отказывался говорить, ссылаясь на непонятную формулу: это, мол, его личное дело. Кажется, где-то в конце августа мы добились-таки своего (кстати, интересно: почему этот вопрос так интересовал нас?). Дедушка сдался перед самым нашим возвращением в Минск: он голосовал против всех. Даже теперь, когда прошло 25 лет, и дедушки давно нет, я зачем-то вздыхаю с облегчением.
А дальше начался кошмар.
Хотя нет, не начался. По крайней мере, не сразу. Так, еще не скоро я узнаю о том, что 1994 год - это не просто год первых выборов в истории независимой страны. Это еще и год, когда население Беларуси было на своем пике. Год, после которого люди начали уезжать из страны. Я хочу, чтобы каждый, кто читает сейчас этот текст, задумался об этом. Еще раз: пик численности населения Беларуси был в год выборов 1994 года. Если у вас не рвется сердце от этих слов, то у вас извращенное представление о слове "патриотизм". Так что многие все поняли сразу и поспешили уехать. А многие, конечно, продолжали смеяться над его косноязычием. В конце концов, в какой другой стране мира такое возможно, чтобы президент не умел говорить ни на одном из государственных языков? Он, конечно, не научился до сих пор, однако в то время это была абсолютная провинциальная дикость.
Что, кстати, напоминает мне один эпизод, случившийся лет восемь назад. С одной замечательной женщиной, профессором зарубежной литературы, мы поехали на конференцию в Москву. По дороге, в поезде, мы спорили о Набокове (которого я любил, а она нет) и Д.Г. Лоуренсе (которого не любил я, а она любила), однако самый интересный спор случился на обратном пути. На вокзал нас отвозил ужасно разговорчивый таксист, коренной москвич, все время говоривший о политике. Это была осень каких-то парламентских выборов, и он объяснял, что голосовать не за кого, кругом обман, все продано. Чтобы как-то поучаствовать в его монологе, я сказал, что у них было "Яблоко", а у нас даже Явлинского нет. Таксист нехотя согласился, однако продолжил убеждать нас, что в России все гораздо хуже. Я не стал спорить, и только осторожно добавил, что их политики не носят атласные пиджаки и умеют говорить по-русски. Москвич изумленно посмотрел на меня, и мы перешли на другие темы.
Но вернемся в 90-е годы. В эти странные, мертвенно-бледные 90-е годы. Вернемся, например, к моей воспитательнице из группы продленного дня, которая не могла выговорить слово "наушники", однако любила рассказать нам о политике. Разумеется, мы ничего не могли ответить ей в свои восемь с половиной лет, но я никогда не забуду, как однажды она заговорила с нами о выборах. О том, что голосовала за Л., хотя не любила его. Человек, читающий все это в 2020 году, может подумать: дама решила, что если не Л., то в стране случится апокалипсис или третья мировая война. Это не так. По ее словам, она голосовала за него по той причине, что у него хорошее окружение... Ох, если бы эта милая женщина знала тогда, в середине 90-х, что он сделает с этим своим хорошим окружением, она сшила бы свой собственный бело-красно-белый флаг из скатертей и занавесок, и вышла с ним на школьную площадь. И повела бы всех нас за собой. Однако она не знала.
Такое ощущение, что не знал никто. Страна жила в каком-то оцепенении. Помню, как мы с другом читали "Белорусскую Деловую Газету", привезенную в деревню его родителями. О, это было настоящее таинство! Это был протест. Мы забирались на диван и читали все это вслух, а затем перечитывали и повторяли про себя, когда собирали ягоды или играли в футбол. Однажды, перед выборами 2001 года, мы читали статью, в которой журналист задавался вопросом: "Сможет ли такой авторитетный человек, как Е.**, объявить очевидно подтасованные результаты выборов?" Да-да: в 2001 году подобные вещи писались с серьезным выражением лица. Когда-то у Е. был авторитет.
Когда-то все вообще было немного по-другому. Конец 90-х и начало 00-х. Время совершенно вегетарианское по сегодняшним меркам. По радио крутили "Я нарадзіўся тут". В Купаловском театре можно было увидеть "Тутэйшых". Удивительным было и то, что мы с одноклассниками совершенно безнаказанно проделывали с нашими школьными дневниками. Во-первых, мы заклеивали герб и гимн цветной бумагой и вырезками из журналов и книг. Во-вторых, мы брали замазку и после некоторых манипуляций превращали красно-зеленую порнографию в бело-красно-белый флаг. Далее мы сдавали наши дневники на проверку, и ни один учитель не имел к нам претензий. Ни один не вызвал родителей, ни один не угрожал исключением. Уверен, они видели все это и широко улыбались. Повторю: это было другое время. И я сейчас не о том, что наши волосы были золотыми, а трава росла более высокой и зеленой. Хотя... начало июня никогда не было таким холодным.
И все же я помню первые тревожные разговоры за праздничным столом, когда становилось понятно, что какое-то черное полотно нависло над страной, и дышать становится все трудней. Нет, мы едва ли знали о преступлениях, однако родители, конечно, говорили о том, что же он, черт возьми, делает со страной. Правда, все эти разговоры были еще далеки от нас. Мы не до конца понимали происходящее. Август 98-го представлялся мировой проблемой, а курс доллара казался исторической неизбежностью. Мы были детьми и так естественно хотели продлить детство.
Но вот однажды сестра вернулась из школы и принесла книгу "Нашествие"... Думаю, именно тогда моя политическая невинность была потеряна в полной мере. Я сел в кресло и начал читать. С этой книгой - 90-е закончились.
* В одной из будущих статей я объясню, в какой момент перестал произносить это имя. Ничего общего с Волан-де-Мортом. Куда ему.
** Я не могу написать это имя из чувства брезгливости.
