Album of the Month: COOLER RETURNS by Kiwi Jr.

If I were to compile a list of heavenly pop hits (not necessarily 'hits' but mostly 'pop' and definitely 'heavenly'), it would feature The Chills' eponymous classic, The Stone Poney's version of "Different Drum", Comet Gain's "One More Summer Before I Go", R.E.M.'s "Fall On Me", The Move's "Useless Information", a hundred other songs and... it would feature "Maid Marian's Toast" by Kiwi Jr. In fact, "Maid Marian's Toast" would make it on the middle eight alone. The fact that the rest of the song is infectious jangle-pop perfection, from the opening verse to the distorted fade-out, only makes it unfair on the competition. 

Perhaps the best thing about Cooler Returns, Kiwi Jr.'s sophomore release, is that you have no idea where each one of these songs will go. Listening to this album is not unlike listening to a Sparks record from the 70s. The barrage of vocal and instrumental hooks is upon you, and the melody might fly in any direction at any given moment throughout the song. It is unpredictable and yet, equally, it is strangely comforting - because they are taking you exactly where you want to go.

There is power pop without nuance (Jeff Rosenstock) and there is jangle-pop without substance (Barenaked Ladies). Kiwi Jr. do neither. These songs are intricately constructed (there is a melodic maze to every song welcoming you to get lost - which you do, happily) and these songs have meat. "Maid Marian's Toast" may be perfect but it is just one tune out of thirteen. "Tyler" is criminally catchy without compromising on intelligence. "Omaha" has the kind of bridge that brings you back to those teenage summers of blissful haze. "Waiting In Line" is just the soaring anthemic closer that the album deserves.

You could of course taunt these clever Canadians for calling themselves Kiwi Jr. and studying the music of the New Zealand record label Flying Nun a bit too assiduously (Garageland's "Fingerpops"... add it to my heavenly pop list) - but the truth is... none of it matters. Because this is 2021 and in 2021 nobody cares about your influences. All that matters is the song, and these should stand proudly alongside The Clean and The Verlaines. Lyrically, they are full of witty lines (the Ella Fitzgerald one is my favourite) and instrumentally, too, there are plenty of neat touches: the slide guitar in "Only Here For A Haircut", the harmonica in "Maid's Marian's Toast".

Their debut, Football Money, may have been good (and it was good - "Swimming Pool" was my song of 2019), but Cooler Returns is even better. It has the effortless combination of maturity and irreverence that should scare humourless people and point to a bright future that is so clearly ahead of them.

RECOMMENDED THIS MONTH:

Kiwi Jr. - Cooler Returns 

Viagra Boys - Welfare Jazz  

Discovering Baxter Dury

Music is not something to be admired. It is something to be loved. This distinction is extremely important and is wasted on so many people that I tend to bring it up time and time again. I can understand one admiring a beautiful seascape or a Gothic cathedral - but admiring a piece of music seems like an awful waste of time. Yet so many people do, or claim they do. Which is not to say that a work of art cannot be admired, quite on the contrary, but do not confuse that with love. Love is an entirely different concept. Besides, admiration (or respect, as boring people sometimes call it) is commonplace. Love is rare. Think of what the great Anton Ego used to say about the best food: "If I don't like it, I don't swallow it".

Music is sex. All the best music is. Or else what was I supposed to make of it when I first heard this:

It is true, I do not have much sense of humour when it comes to 2020 (ask me again later, in a year or two), but if we allow it for a second, then hear me out: 2020 gets a pass because I discovered Baxter Dury. As I was wading through the albums released last March, I came upon a name I thought was vaguely interesting. Dury... Ah yes of course: Ian Dury, the legendary British musician of New Boots & Panties!! fame ("My Old Man" in particular used to be a favourite of mine). Baxter turned out to be Ian's son, and he looked like a French movie star from the 70s on the cover of the new LP. This seemed intriguing enough, but not nearly as much as the music. Because the music was fucking magical. The music was pure sex. 

Ian Dury does not work as a decent reference point. Rather, you would have to think Leonard Cohen. Serge Gainsbourg. Only a rougher, cruder Serge Gainsbourg, one with a certain Sleaford Mods edge. This edge pushes Baxter into this completely unique territory where all reference points begin to sound lazy and perfunctory. And he has been different, too. Baxter's debut, Len Parrot's Memorial Lift, was released in 2002, and it might shock anyone who only knows The Night Chancers LP. The vocal delivery, for instance, used to be melodic, and buried deep inside the music. These days, it is very much pushed to the forefront, and augmented by female vocals carrying most of the melodic meat of Baxter's songs. 

If you let Len Parrot's Memorial Lift into your life,  it will quickly make the inevitable transition from curiosity to obsession. Truly an album to be drowned in. It is dreamy but it has substance. It envelopes you with these great melodic grooves that feature pianos, tastefully distorted guitars, violins and, of course, plenty of female vocals. Dury's next album, the masterful Floor Show (2005), was in the same vein - but the songs were getting sharper and shorter. This sharpness would come into focus on Happy Soup (2011), a classic pop album that alternates bass-heavy 'hits' like "Isabel" with bass-heavy 'ballads' like "Leak at the Disco". Old Baxter Dury gave way to new Baxter Dury, and both It's A Pleasure (2014) and Prince Of Tears (2017) further perfected the style: sweet pop hooks à la Françoise Hardy mixed with Baxter's gruff and mysterious and oddly poetic spoken-word narratives. Last year's The Night Chancers was him taking that style to its limit, and I loved every second of it. It was nocturnal and synth-oriented. It was him doing so much with so little.

There was also a left-field collaboration with Étienne de Crécy & Delilah Holliday in 2018 called B.E.D, a rather slight 20-minute record of stylish synthpop - hardly essential, but the juxtaposition of expression and restraint was impressive. It was a fitting collaboration, too, the sort of record that just begs for a cult following in France. And the same goes for Baxter Dury's whole body of work. There is an hour long video on YouTube featuring Dury's concert at some tiny club in Paris from a few years ago. It is perfect. In fact, it reminds me of the last line in The Hollywood Ending. I will not reveal it here. The Hollywood Ending is an overlooked Woody Allen classic, and you would be a fool not to discover it for yourself.

Documentary Review: The Last Dance

Reggie Miller was my absolute hero. I was smitten with the three-point shot that swished the net without ever touching the rim. In fact, I would often dream about it, and see myself behind the three point line making that all-important shot as the clock came to nothing. This was in late 90s, back when I was an NBA fanatic (as you would be, in the 90s), back when we played basketball until the hoop was barely visible in the dusk and the parents started to get worried. Michael Jordan was of course a genius and we must have been awe-struck by the famous jump from the free point line, but somehow I always needed a less obvious favourite (something I would carry into my future obsessions). Which was why I was rooting for Reggie Miller and the Indiana Pacers. Specifically, I have strong memories of season 1997/1998 when my hopes were crushed (quite inevitably, I should say) and Chicago Bulls beat them in the hard-fought series that was destined to come to the wire.

The Last Dance, last year's documentary on that singular season as well as on Michael Jordan's career overall, was a huge memory trip for me. More importantly, though, it was a revelation. As I was watching the summary of the legendary Eastern Conference final (which gave me quite a few sleepless nights back in 1998), I found myself somewhat bewildered by the idea that I could possibly support Indiana. Reggie Miller? Great player, a hall of famer, but in the grand scheme of things - little more than a footnote to the story of Michael Jordan. 

This, I believe, is not just a testimony to the fickle infatuations of childhood but also, and most importantly, the evidence of the power of filmmaking. Before we get to that game seven of 1998, there is a great story of Michael Jordan's road to five rings. You get to see the almost pathological competitiveness of the great man, the motivational bullying that he inflicted on his teammates, the brutal Detroit Pistons rivalry that lives on, the super stardom that was bitter as much as it was sweet. It is a fascinating story, something you binge-watch over a couple of days (I believe it is not even especially relevant if you were an NBA fan back when these things happened), and so when you arrive at the 1998 series, you arrive bruised and beaten, and oddly disturbed by the words of Reggie Miller that the Indiana Pacers had a stronger team that year. And so it is like you get there, into that moment in late 90s, and you are rooting for Chicago Bulls and you are hoping that the Last Dance will end the way it is supposed to. 

Because it is such a beautiful career arc, so beautifully conveyed. The focal point is of course season 1997/1998. The season was dubbed the Last Dance by Phil Jackson before it even started, and it is such a perfect narrative hook: the team knew that they would never again play together (the reason is explained in the documentary in great detail), and they went for the final push. A film crew was allowed to shoot them off the court throughout the whole season, so we get to see quite a lot of priceless footage of the tensions and the more relaxed moments in-between the games. Michael Jordan's cruel antics during training sessions, Dennis Rodman's dysfunctionality, Scottie Pippen's mental and physical struggles. The story of the Last Dance is not just one year though. It is decades, and features flashbacks coming all the way back to Jordan's childhood and the brutal beatdowns at the hands of Larry Bird. It is breathless stuff. 

It is not all Michael Jordan, though, and there are stories of Rodman, and Pippen, and Toni Kukoč, and Steve Kerr (a lot of focus is on that shot, of course). I know Pippen was not happy about the way he was portrayed, and I know Rodman was more interested in talking about Kim Jong-un than basketball, and I know Jerry Reinsdorf was not entirely genuine, but if anything - it only adds colour to the great story contained in this documentary. It is a story set in the pre-Internet days and, quite inevitably, there is still a lot of mystery to the whole thing, and that is something that a younger audience should try to appreciate: there is always a certain mystique to the heroes of the past, something you will not find these days. When Michael Jordan was on the court, it was a poem and a thriller and you were gripped not just by the shots but also by the sheer charisma of what you witnessed. It is intangible, it is beyond statistics. How shall I explain this... Well, Michael Jordan would never have worn number 23 if say, Kareem Abdul-Jabbar had worn it. Hang on to that thought. 

These ten episodes are some of the greatest television I have ever seen. The Last Dance is an affecting story, and a deeply profound one. "To have fear", says one of the talking heads, "is to project the past onto the future". "How can you fear a shot you have not yet taken?" the words that encapsulate the essence of Michael Jordan so well. That sentence may well be among the most profound things I have ever heard, and it does take me to those hot summers of late 90s when you shot it from all over the court, and you hit them and you missed them. And then you grew up and you thought better and you stopped. 

ПЯТЬ МЕСЯЦЕВ

С самого начала массовых протестов в Беларуси в моем кармане лежит леденец овальной формы в бело-голубом, сильно потрепанном фантике. Такие леденцы производили еще в советское время, дарили новогодним детям и вешали на елку. Я никогда их особенно не любил. Их сладость казалась кислой. Они вечно крошились и неприятно покалывали язык. Этот, например, лежит в моем кармане с 15 августа прошлого года. Однако дело вовсе не в том, что я не люблю вкус советских леденцов. Парадокс как раз в том, что я мечтаю выбросить проклятый фантик и съесть наконец эту конфету. Однако прошло пять месяцев, и этого не случилось. Почему? Я задаю себе этот вопрос почти каждый день. 

Нет, дело, конечно, не в леденце. Просто утром 14 августа я проснулся и позвонил подруге. Что, черт возьми, происходит, и как насчет акции у нашего университета? Со студентами и преподавателями? С белой одеждой и красными цветами? И вот на следующий день, ближе к вечеру, после плакатов на улице Захарова и сотен сигналящих автомобилей, мы оказываемся на Макаенка 9. Внутри работают пропагандисты, в дверях омон, а из одного из окон развевается огромный бело-красно-белый флаг. Ходит слух, что один из государственных каналов умер, а по радио звучит "Лебединое озеро". Из дверей выходят люди, у которых совесть, и которым стыдно. Тем временем, нас много. Нас очень много, но будет еще больше. Некоторых я узнаю, большинство вижу в первый раз в жизни. Время от времени проходят молодые люди с картонными коробками. В коробках чай, кофе, печенье. Какой-то парень предлагает конфеты. Я достаю первую попавшуюся, и это, конечно, тот самый леденец овальной формы. Я кладу его в карман и говорю кому-то справа от себя, что съем эту конфету в день, когда все закончится, и мы победим. То есть сегодня вечером. Ну или завтра. В крайнем случае, через неделю.                 

На самом деле, это ужасно болезненное ощущение, возвращаться сейчас в дни прошлого лета. В 16 августа, например, когда нас было так невообразимо много, и казалось, что это все. Это победа. После садизма 9-11 августа, после сотен тысяч человек, после стольких кадров и слез, после колоколов православного храма и католического собора, которые сливались в один головокружительный звон, когда мы проходили рядом с площадью Свободы... И все же наступил понедельник. И еще один. И еще. Они вечно наступали, эти проклятые понедельники, а в голове слышались слова, сказанные роханским полководцем из одного сказочного романа: "What can men do against such reckless hate?" Вспоминать эти дни сейчас - это снова и снова ставить себя на место Уинстона, сидящего на скамейке в конце известной книги. Но только такого Уинстона, который видит Джулию в мерзкий холодный день, узнает в ней недавнее прошлое, и сходит с ума от маразма и несправедливости. 

Мы все сошли с ума. Все. Каждый. Каждый белорус, перенесший на себе эти пять месяцев, не мог остаться нормальным. Помню, что еще летом мне написал знакомый американец, профессор социологии, и спросил, что происходит в Беларуси. К тому времени я уже страшно устал все это рассказывать, и сил хватило написать лишь одну фразу: "У нас сейчас на улице может остановиться машина без номеров, из нее могут выйти люди в балаклавах, и без какой-либо причины забрать тебя навсегда". Должно быть, он подумал, что это бред. Или ад. В действительности, это и то и другое. Мы читаем об этом. Мы видим это. Мы пишем об этом. Полтора месяца назад, на одной из улиц Минска, знакомая говорила мне, что не знает, куда спрятать деньги. Мы стояли у моего дома и всерьез это обсуждали. А что, если они придут? Я ничего не сделала, но к знакомым пришли из-за флага на балконе. Что, если заберут деньги? Я знаю человека, у которого забрали. В какой-то момент я даже вспомнил рассказ "Похищенное письмо" Эдгара По, в котором описан самый искусный способ спрятать предмет так, чтобы его не нашли. И мы стояли и обсуждали... То, как перекрасили шлагбаум и как арестовали за пастилу. Мы живем в этом. Изо дня в день. И мы сошли с ума.

Да и как не сойти? Я видел, как проворовавшиеся учителя (если их можно так назвать) стыдливо, с опущенными головами выходили из одной из центральных школ Минска под милицейским конвоем, после чего охранник школы шепотом говорил нам, что они даже не пытались считать голоса. Я видел безумные глаза людей, бежавших от Стелы вечером 9 августа. Я слышал их истории, и слышу до сих пор. Я выходил каждый вечер в этот мертвенно черный город, лишенный интернета и какого-либо смысла, и надевал темную одежду и быстрые кроссовки. Я писал друзьям и знакомым перед каждым воскресным маршем, чтобы они пришли и покормили собаку, если мы не вернемся к семи. Я видел, как аварийная служба города похищает красное платье, висящее на балконе. Я бежал от непонятных людей в черном, которые выскочили из машины и побежали за нами в районе Оперного театра - в воскресенье, за обычным разговором, в светлое время суток. Я видел, как они хватали всех подряд и затягивали в машину без номеров. Я сидел напротив очередного министра, который смотрел в глаза матери и говорил ей, что ее сына не избивали и не арестовывали. Я слышал, как старая ректор моего университета обвиняет меня в получении денег за участие в видео, осуждавшем насилие. Я видел, как новая ректор пускает лицемерную слезу по поводу студентов, которых она отчислила три дня назад. Да, это действительно бред. И это ад. 

Кажется, главное, что мы должны понять сегодня, - это то, что нельзя обнулить три покорных десятилетия за три мирных дня. И за три недели нельзя. И за три месяца. И даже за пять. Мы сделали главное. Мы посмотрели друг другу в глаза (я писал об этом в октябре). Прошел своеобразный естественный отбор, и мы вдруг поняли, чего стоят люди вокруг нас. Ситуация высветила коллег и соседей, старых друзей и случайных знакомых. У меня появились замечательные друзья, в моей жизни случились разочарования. Что до последних, то я безумно рад забвению конформистов и приспособленцев, всех тех, кто готов придумать миллион оправданий собственному бездействию. Они уже проиграли. Их нет. Что же до нас... В сентябрьском интервью "Голосу Америки" я говорил о том, что стало для меня главным откровением этого года (разумеется, после рижской проповеди американского пастора). Я всегда считал, что белорусы заслуживают то, что получили. Своей покорностью, своей звенящей местечковостью. Однако после того, как я увидел все эти лица на маршах, во дворах и в цепях солидарности, я понял, что это не так: белорусы заслуживают большего. Как минимум - новой страны, которая неизбежно появится на руинах мерзости и невежества.

И потом - университет, которому я отдал так много лет своей жизни. Студенты, с которыми я стоял рука об руку в первый день общенациональной забастовки. Студенты, в которых я влюбился, и с которыми однажды мы будем вспоминать все это и думать, что это, возможно, были самые яркие моменты нашей жизни. Так, во дворе Ленинградской улицы, после того, как омон отпрянул наконец от нас и начал уходить, девушка справа от меня сказала бледным, но совершенно экзальтированным тоном: "Теперь жизнь прожита не зря". Высокая цена? Да, безусловно, но любой из нас читал историю.

Решение уехать было спонтанным, и в то же время обдуманным. Достаточно сказать то, что в декабре появилась угроза, и ждать больше было нельзя. Теперь многие спрашивают, как я ощущаю себя здесь, а я говорю, что семья в безопасности, и я снова могу думать об обычных вещах. Которые имеют запах и даже понемногу начинают приносить радость. Сделал ли я все, что мог? Нет, конечно. Не дал, например, интервью немецкой социал-демократической партии... Но главное - я не остался. Как остались многие друзья и знакомые, которыми я восхищаюсь. Другая страна затягивает, здесь все видится по-другому, и я больше не имею права на полное понимание происходящего в Беларуси (хотя было ли оно там?). А еще появляются иногда странные женщины из параллельной вселенной, которые спрашивают: "Из Минска? Ой, Минск - это замечательный город. Чистый. И такой сильной рукой управляется". Некоторым людям приходится объяснять очевидное. Это утомляет.

В своем последнем романе Мишель Уэльбек пишет об этом страшном переходе в жизни человека, переходе от ада других людей к аду собственному. Но только теперь у меня явное ощущение того, что никакого перехода нет, и что внутренний ад неразрывно связан с адом других людей. Что это одно целое, по сути, одно и то же, и вырваться из этого круга не так-то просто. Недавно мне написали из Англии и попросили рассказать мою историю на английском, и я пообещал сделать это. Я не знаю, когда, но однажды я проснусь и пойму, что время пришло. Не сейчас. Сейчас все это слишком живо в моей голове, и я не способен сделать больше одного шага назад и посмотреть на все со стороны. Здесь, в Одессе, нормальность понемногу возвращается в мысли (а иначе я не смог бы написать даже того, что пишу сейчас), но боюсь, что терапия продлится долго, и мне потребуется еще не один выход к Черному морю. И тогда, возможно, герой Мишеля Уэльбека окажется прав, и я больше не буду никому докучать мучительным адом, что кипит у меня внутри.