Алла Демидова, одна из самых сложных и лучших советских актрис, рассказывала, что когда жила в Одессе в середине 90-х, наблюдала в своем одесском дворике такую сцену. На солнечном асфальте лениво отдыхали кошки, и женщина, подметавшая двор, поднимала одну кошку за другой, подметала под ними и аккуратно клала на место. Я люблю эту сцену оттого, что хорошо вижу ее перед своими глазами, и могу найти в ней точное определение Одессы и ее жителей. Но только тех, настоящих, жителей Одессы. Тех, что родились в Одессе и прожили здесь всю свою жизнь. Другие не в счет. Другие - обычные туристы.
Порой хочется мифологизировать то, что недостойно этого, однако нельзя не мифологизировать этих людей. В них есть такая талантливая расслабленность, которой можно только восхищаться. Эта расслабленность легко объяснима солнцем (которое светит в Одессе от 250 до 300 дней в году) и близостью моря, однако она все равно поражает воображение. И я не хочу сказать, что они так уж прекрасны, эти жители Одессы, но все же вот три первые истории, которые пришли мне в голову.
В один из ясных зимних дней в центре Одессы я пришел в банк, который, как оказалось, закрывался на обед. Я думал успеть, однако все случилось слишком быстро, дверь закрылась навсегда (на час), и я развернулся, чтобы уйти. В этот момент к банку подошла девушка с поразительно длинными волосами, дернула ручку двери, и мне пришлось разочаровать ее дурацкой историей про обед. Она сказала, что придется найти другое отделение, и мы стали параллельно искать в телефонах ближайший банк. Наконец она назвала улицу, не то Жуковского, не то Бунина, и предложила мне ехать с ними. У них машина. Она не делала мне одолжение, казалось, это было самым естественным продолжением ясного зимнего дня. Машину вела ее мама, и весь путь мы говорили о банках и о том, следует ли им вообще закрываться на обед. Впервые в жизни эта тема показалась мне чрезвычайно интересной. Но вот наконец мы приехали, чтобы узнать очевидное: это отделение тоже было закрыто. Они предложили остаться с ними и подождать здесь (в конце концов, обед должен был закончиться), однако я подумал, что деньги мне все-таки не нужны.
Однажды, когда я гулял с собакой по Ришельевской, ко мне из-за угла Еврейской улицы подскочил человек и спросил, какая порода собаки. Человек показался мне полупьяным, и я ответил без особого интереса. Однако он не отходил, и продолжал преследовать меня со словами, что не расслышал и что видит такую породу впервые. В какой-то момент я понял, что полупьяное состояние было обманчивым, и странности речи, походки и внешности были чертами характера. Ему было лет 40, и в нем была та сдержанная развязность, которая встречается довольно редко. "Нет такой породы", заявил он мне, и вообще я пытаюсь его обмануть. "Зачем?" спросил я. "Какой смысл?" Он сказал, что тоже не понимает, какой смысл, и я ожидал, что в какой-то момент он обгонит меня, или замедлится, или свернет за угол на Успенской или Троицкой. Этого не происходило. Напротив, он совершенно естественно шел рядом со мной и рассказывал о своих квартирантах. Оказалось, что он сдает квартиру где-то в районе улицы Гоголя, и всякий раз ему попадаются интересные персонажи с собаками. Одна недавно заявила, что купила свою за пять тысяч долларов. "Кстати, сколько стоила твоя?" Я молчу. Мы, кстати, давно уже на "ты". Затем он начал рассказывать про мужчину, который вселился к нему с огромным бульдогом. "Прости меня, но ни ты, ни я, не Шварцнеггер. А его собака была такой огромной, что мы бы не справились". В конце концов он довел меня до самого дома, и напоследок спросил: "Ты ведь обманул меня насчет породы?"
Недавно в баре Zelda я увидел справа от себя пару, которая зашла ближе к полуночи и разговаривала так громко, словно их разговор был интересен кому-нибудь, кроме них самих. Он пытался поразить ее своими знаниями в области джаза, а она пыталась поразить его тем, что прилежно слушала про восьмой альбом Майлза Дэвиса. Было любопытно, хотя и немного утомительно. Они сидели справа от меня и пили что-то на основе абсента, который в этом баре добавляют во все, что нужно, и во все, что не нужно. В какой-то момент он начал рассказывать о девушке, которую встретил несколько дней назад. "Девушку?" спросила она "Да", ответил он. "И у нее татуировка на внутренней стороне бедра". В этот момент неплохо было бы пересесть подальше от барной стойки, но при этом было очевидно, что их вовсе не смущал тот факт, что любому человеку в баре был слышен этот разговор. "И как ты узнал?" спросила она. "Она сама мне рассказала". Повисла странная пауза, и я попытался зацепиться за нее, однако абсент никуда не отпускал. "Послушай", сказала она наконец. "Если я узнаю, что ты встречаешься с девушкой с татуировкой на внутренней стороне бедра, я больше никогда не буду с тобой разговаривать". Меня немного смутил такой переход, но я только лишь попросил бармена сделать мне еще один коктейль. "Ты, человек, который слушает Майлза Дэвиса...". Через час, когда я выходил из бара, они стояли у входа в бар, и он рассказывал ей про какой-нибудь фильм Квентина Тарантино.
На самом деле, ситуаций невероятно много, но эти три истории создают в моем воображении идеальный образ неидеального человека. Того самого, которого я встретил в Одессе. Он открыт для мира и порой лишен самоиронии. Он очень простой и при этом его бывает так трудно понять. Мне иногда кажется, что весь секрет этого человека кроется в его взаимоотношениях с одесской архитектурой. Все эти дома эпохи Наполеона и Александра III, они порой совсем не замечаются им. Он родился среди них, он видит их каждый день. Это привилегия, но она воспринимается как должное. На Привозе никто не замечает мужчину с контрабасом, а ведь он давно стал частью местной архитектуры... Все идут мимо и о чем-то говорят. Мне нравятся эти одесские разговоры ни о чем. (Я ведь и приехал сюда ради них.) Не о деньгах, не о жизни, не о ситуации в стране и в мире - но именно ни о чем. Об обеденных часах в банке, о редких породах собак, о Майлзе Дэвисе и татуировке на внутренней стороне бедра. Мне нравится, что они говорят обо всем подряд и придают такое значение деталям жизни. Мелочам. Так, что я начинаю сомневаться: а мелочи ли это?
И наконец. В ту редкую неделю, когда в Одессе выпал снег, мы гуляли рядом с елкой и памятником Пушкину, и видели, как местные подростки писали что-то на снегу Думской площади. Мы подошли ближе и увидели слова: "Я люблю тебя, Одесса". Я содрогнулся не то от холода, не то от восторга. Дело в том, что я не знаю много городов в мире, где подростки могли бы написать что-нибудь подобное.
