Про Одессу. В музее.

Васильевна и Константиновна. Так они называют друг друга. Так я их запомню. Седые, в шейных платках. Они обе ненавидят советскую власть, однако ненавидят по-разному. Первая ненавидит страстно, с придыханием. Все подводит нас к картам и фотографиям и говорит про мерзавцев и подонков, что переназывали улицы и расстреливали гражданское население. Для нее оба эти преступления достойны высшей меры наказания. Вторая ненавидит тихо, интеллигентно, про себя. Со временем создается ощущение, что разочарование ее связано скорее не с личными переживаниями, а с мыслями Писателя. В Писателя она влюблена. Писателю она отдала всю свою жизнь. "Меня часто спрашивают", говорит Константиновна в самом конце, когда мы уже на ногах и стоим в дверях. "Не отец ли он мне". На самом деле, мы не хотим знать ответ. И все же она отрицательно качает головой - для порядка, на всякий случай.

В музее холодно. Несмотря на теплую одесскую весну и наши длинные рукава. Несмотря на то, что Константиновна с такой любовью описывает нам сказку Писателя "Теплый хлеб". После двух часов нахождения в музее, у меня явное ощущение, что этот холод они создали сами. Васильевна и Константиновна. Чтобы погрузить нас в то холодное время век назад, когда Писатель жил в санатории Ландесмана, закутывался в ковер и воровал оконные рамы, чтобы растопить печку. "Санатория Ландесмана больше нет", говорит нам Васильевна. "Вся противоположная сторона Черноморской улицы обвалилась из-за оползня". Для нас это неприятное потрясение, для нее - боль и утрата. Она снова и снова показывает нам главную гордость музея - дореволюционную карту с прежними названиями. "А циклодром", говорит она. "Где он?" Мы пожимаем плечами. Мы не знаем. "Ни один одессит не может мне ответить на этот вопрос". 

Нельзя не заметить, что ни Васильевна, ни Константиновна ни разу не упоминают парк Шевченко, растущий в ста метрах от музея. Они произносят лишь оригинальное название, Александровский парк. Именно так он отмечен на карте. Что ж, они правы. Я бы тоже предпочел гулять по Александровскому парку. Быть может, там было бы еще больше акаций, а от запаха сирени кружилась бы голова.  

Про цветы говорит Константиновна. Про цветы она знает все - по крайней мере, про те, что были замечены в книгах Писателя. "Белая акация", говорит она, указывая на вид из окна. "Вы ведь читали "Время больших ожиданий?" Я киваю. Разумеется, я помню их оттуда, но еще из голоса Ларисы Деминой и песни Леонида Утесова. "А сирень?" продолжает она. "Сирень из рассказа "Молитва мадам Бове". Я прочитаю этот рассказ через несколько дней, однако есть чувство, что я читаю его уже теперь, в холодном помещении бывшей дворницкой, где она рассказывает нам про любимые цветы Писателя. "А там моя любовь", говорит она. "Вейгела". 

Я давно уже влюблен в одержимость, и одержимость в этом музее всюду. Начинается она, пожалуй, со взгляда Васильевны, который вчитывается в каждый миллиметр дореволюционной карты. Когда она не говорит о проклятом циклодроме и двоюродной племяннице Льва Троцкого (улица Веры Инбер - это вовсе не улица Веры Инбер, а Стурдзовский переулок), она говорит о своем детстве в Одессе. "На улице Еврейской мы покупали семечки у тети Сони. Для этого нужно было постучать в нижнюю форточку, и за пару копеек она протягивали нам полфунтика семечек". 

Константиновна не говорит о своем детстве и мало говорит об Одессе. Одесса, равно как и далекое одесское детство, не существуют вне трех или четырех приездов Писателя в этот город. Она одержима этими днями, месяцами, годами, когда Писатель был здесь, в редакции газеты "Моряк" и на улице Черноморской. Мы заплатили за сорокапятиминутную экскурсию, однако мы уходим из музея через два с половиной часа. Она рассказывает обо всем. О своих последних статьях про Писателя и о своей ревностной нелюбви к Татьяне Арбузовой. Ей так хочется продолжать говорить о Писателе. Про то, как он плыл по Средиземному морю с женой Матисса. Про то, как Марлен Дитрих встала перед ним на колени. "Васильевна!" кричит она. "Сколько времени мне нужно говорить?" Она зачем-то переживает, но не трудно понять, что ей просто неловко перед нами. Быть может, она задерживает нас? "Все в порядке", говорю я наконец. "Пожалуйста, рассказывайте. Нам ужасно интересно". 

Васильевна не знает про цветы. Когда мы просим показать, как выглядит вейгела, она теряется. "Константиновна знает, а я понятия не имею". Зато она знает про бельгийские столбы, построенные для трамвайных электросетей Одессы в начале прошлого века. Говорит, что их и теперь можно увидеть на некоторых улицах города. "Они в миллион раз лучше всего того, что затем было построено советской властью". После этих слов она уходит в свою комнатку и забирает с собой книгу на английском языке, лежавшую все это время на небольшом столике у окна. Напротив сирени, что недавно расцвела во дворе. Книга такая: Jack The Ripper by Terry Lynch.

Тем временем, Константиновна показывает гюйс и матроску Писателя. "Да-да, все это принадлежало ему". Как и печатная машинка в углу, как и удочка у входа. Она цитирует книги Писателя, ее старая память почти не подводит ее. В тех случаях, когда возникает неловкая пауза, она приговаривает "Вот так". Это точка в ее фразах. Она перечитала книги Писателя несколько раз, и советует нам сделать то же. Она не ругает его за советское время (и действительно: был ли другой писатель, с таким достоинством переживший сталинскую эпоху?), и делает это только словами Бунина, недовольного стихами молодого поэта и советовавшего ему писать прозу. "Вы живете напетым со стороны", однажды сказал Бунин. 

Константиновна устала после двух с половиной часов, и уходит в комнатку в дальнем конце старой дворницкой. Мы благодарим и пишем что-то воодушевленное в книге отзывов. До калитки нас провожает Васильевна, которая суетится во дворе и зачем-то рассказывает нам, как будет маяк по-украински. В Одессе тепло и солнечно, однако мы отказываемся от прежних планов идти в город. Мы идем назад на Обсерваторный переулок, все время думая о том, как же они добираются домой. Васильевна и Константиновна. Дело в том, что мы не можем представить их покидающими дом-музей на Черноморской улице и садящимися на людный одесский трамвай, чтобы ехать на Пересыпь или на Молдаванку. Разве что по Александровскому парку они могли бы пройти в свой дом на ту самую улицу, где гулял Писатель в первый свой приезд в Одессу, где все еще стоят старые бельгийские электроопоры и где женщина по имени Соня по-прежнему раздает семечки.

Album of the Month: SETTING THE DOGS ON THE POST PUNK POSTMAN by Luke Haines

Who knew that the sound of the accordion on a Luke Haines album was exactly what I needed? The secret source. The elusive ingredient. To me, the greatest moment on Setting The Dogs On The Post Punk Postman comes at the beginning of "Ivor On The Bus" when the accordion (whose hookline brings to mind Nirvana's take on "Jesus Don't Want Me For A Sunbeam") first emerges from the speakers. The accordion is the perfect foil to Haines's vocals. Better than the kazoo. Better even than the recorder. 

This was a surprise album in the sense that Beat Poetry For Survivalists appeared just a year ago. But then the man has always been prolific, especially of late. First thing you need to know is that Setting The Dogs On The Post Punk Postman is not a concept album. I would say that the Luke Haines LP it reminds me the most is Smash The System from 2016: an eclectic collection of songs representing various sides of the man.

There is madness. Lots of it. In fact, "Yes, Mr. Pumpkin" has to be heard to be believed. With its creepy hooks, lyrics worthy of Robyn Hitchcock and tasteful guitars (courtesy of Peter Buck), the song is a bizarre triumph. There is Luke's obsession with the more sinister aspects of German history ("Ex-Stasi Spy" is a catchy singalong whose video is quite brilliant). There are quirky British references (the aforementioned "Ivor on the Bus"). There are numerous other references (Andrea Dworkin, Mao Zedong, others).

Mostly, though, it is about those great songwriting chops which have not grown any dimmer with time. And while "I Just Want To Be Buried" does not quite live up to its first lines, "U-Turn Baby" is glammy and purposefully ugly, "Never Going Back To Liverpool" is melodically unimpeachable and "Landscape Gardening" could be the greatest two minutes Haines has ever come up with. Another personal favourite is the folk-ish and whimsical "When I Owned A Scarecrow" that sounds like a cross between Rock And Roll Animals and I Sometimes Dream Of Glue.

Finally, the title song has it all. Frenetic hooks, ominous whispers, "Spanish Caravan" guitar, memorable lyrics, and Luke screaming 'Epic Soundtracks!' like a man possessed. Album of the month, easily. 

RECOMMENDED THIS MONTH:

Luke Haines - Setting The Dogs On The Post Punk Postman 

Du Blonde - Homecoming 

Godspeed You! Black Emperor - G_d's Pee AT STATE'S END! 

Alan Vega - Mutator 

Dinosaur Jr - Sweep It Into Space 

BRUIT ≤ - The Machine Is Burning and Now Everyone Knows It Could Happen Again 

Nick Waterhouse - Promenade Blue 

Guided by Voices - Earth Man Blues 

Why I Hate Stand-Up Comedy

A girl sitting a few stools away from me said to her date: "There are three things in life that make me happy: white wine, jogging and stand-up comedians". This happened in a cocktail bar, five or six years ago. I liked the idea. I liked the shape of it. I liked the way she was holding her Manhattan glass while saying that. What I could not accept was the essence of what she said. By that time, I had gone off white wine completely and in some Californian winery two summers ago I had to spit it out in horror and disgust. Jogging, unlike running, never made sense to me. Not even when I did it. But by far the biggest issue I had with the girl's statement was to do with stand-up comedians. I had no time for them back then, and I do not care for them now.

You see, I like jokes. I just do not like it when someone tells them to me. The idea of someone deliberately trying to make me laugh disgusts me. I wince when someone tells me about a bar and whoever walks into it. 

I guess my major problem is how unnatural it all is. A person is there on the stage thinking of ways to impress me - worse, they do that with pre-written jokes and scripted facial expressions. And the person is trying so hard that you do not want to see them fail. When they do, you feel like it was you who told the bad joke. And I do not mean to say that the joke is always bad. While I have seen cringe-worthy stand-up acts which did not make me smile once, I could on occasion be reduced to wild tears of laughter. It is just that I do not think it is worth the risk. 

There is no question that I could watch Black Books a hundred times and still find the whole thing hilarious beyond reason. Dylan Moran's stand-up performances, however, rarely move me (and Dylan Moran is among the very best out there). They do have good jokes worthy of any great scene with Bernard and Manny, but the situation is so contrived and artificial that even the obligatory glass of red wine cannot save it. Mind you, stand-up comedy is rarely quite as bad as someone telling you a fucking joke at the dinner table. It might actually be good - the problem is, I do not want to hear it.

Do joke, by all means - sense of humour is sometimes all that matters. Just do not make a show of it. Make it subtle, make it in a way that would feel natural. I always liked the story about how Christopher Hitchens would come to a party and not leave the house until he made a pass at everyone in the building. He did that by talking to people, charming them with the tone of his voice, by joking. He never tried to make them laugh, though. He just did.

Freddy Cole

New York was going through a bad case of blackout. The R Train we were on got stuck between 25 Street and Prospect Avenue, and the possibility of missing the Birdland concert was looming large. According to the announcer who sounded concerned to a hysterical degree, electricity in central Manhattan was off, and Brooklyn trains had to slow down. "Power outage!" she kept screaming. "Power outage!" Those were nervous times because the concert was due to start in 40 minutes and the idea of a Polish pianist performing without us was getting more and more realistic. A huge Puerto Rican lady unfolded her deckchair in the middle of the subway car, brought herself down and started talking to her kids in a sloppy and loud manner. The tone of her voice must have been natural to her and other New Yorkers, but not to us.

In the end, the train moved a little, huffed and puffed to the other side of the Hudson River, and we ran out of the subway on 28 Street. The announcer said that the train would not go any further. Manhattan, as it happened, was in the state of collapse. We saw it as we started moving towards Times Square in complete, ravenous darkness of New York. This was a sight like nothing else. Millions of people walking in every direction, as busily and purposefully as ever, just in the dark. Millions of mobile phones were flashing out like this was all part of a big show. Meanwhile, time was running out and we, too, had to run towards Times Square that stunned us like never before. Because Times Square was shining bright. While everything else was drowning in dead windows and dead restaurants, the neon lights of Times Square advertisements were on. It was as if they were powered by some black sorcery. Unable to take it all in, we turned left and stumbled upon the legendary jazz club that did not look legendary that particular night. The sign was off and you would have been forgiven if you had missed it entirely. In fact, we almost did. 

There was no hustle around Birdland that day. In fact, we were fully expecting that the girl at the reception would inform us about the inevitable cancellation. Which would be devastating. The girl, however, looked impressed that we made it to the jazz club. Few people did. We got inside and saw the place almost completely empty. Out of thirty tables in the room only two were taken, and we managed to get one in the front row - right in front of the stage. The mood was precious. It was quiet, dark, respectful, and there were candles placed on every table as if awaiting a seance or a David Lynch screening. There was even a candle on the piano that Konrad Paszkudski would start playing in a minute or so. We ordered red wine, and began waiting. 

The entire concert was played for the audience of seven or eight, but the Konrad Paszkudski Trio were not discouraged. In fact, it felt like this was one of the most memorable gigs of their lives. Not many people made it to Birdland that night, but, somehow, it made the experience all the more precious for those who shared it. There was a properly motionless double bass player, a slender and intricate guitarist who looked like an Italian New Yorker from 1920s, and there was Konrad Paszkudski who was moving us to tears with a quietly sensual performance. And then, right in the middle of the show, the lights were on, and suddenly, New York was back to its old self. Which was both fascinating and a little disheartening. 

Later still, when the concert came to an end, he said that there was another gig in Birdland that night, and it was taking place in a different hall. Freddy Cole was performing, and we were all welcome. In fact, he would be there himself. And then he finished with the words none of us could miss: "You cannot imagine how fortunate we all are today. We are going to be seeing one of the last living jazz legends of the 20th century".

Which was how it happened that we saw Freddy Cole live in New York on a blackout night in the middle of July. The girl at the reception said yes, why not, we can use those tickets for the Freddy Cole show as there were a couple of empty tables due to the blackout. At that point, we were in a Guy Madding movie. We were not fully realising what was going on, but we entered the second hall and took the last free table as Freddy Cole was telling the audience about tonight's show. The atmosphere in the room was electric, but the electricity went off again the moment he began to sing. This was a different kind of electricity, a more potent and timeless one. Because the world may as well have come to a complete standstill when Freddy Cole was singing, just his voice, his effortless jazz croon, that filled the room the way sun-dried straw would fill the space around it after a damp night. It was simple, profound and totally out of time. For an hour of our lives, that voice was all that mattered. 

We were walking home in a different New York, in a different time and a different life. The reality was muffled, and the only sound that was still making any sense was the voice of Freddy Cole still playing in our ears. The lights were on, and in the morning papers we would read about the first major New York blackout in a quarter of a century, but that particular night in July, the few stars in the sky could show us the way to our apartment. 

It is always tragic to find out about the death of someone important and dear to you. But it is even more tragic to find out that this certain someone had died a year ago. Quietly, without you even noticing. Because all this time, you were lonely and you did not even know it.        

Про Одессу. Себастьян.

Вид открывался на Карантинную гавань. Или, по крайней мере, так ее называли во времена Паустовского. А времена Паустовского - это, мне кажется, лучшие годы Одессы. Начало 20-х, Черноморская улица, Австрийский пляж. Может быть, это не лучшие годы Одессы, но никому больше не удавалось понять и передать этот город так, как это удалось Паустовскому в повести "Время больших ожиданий" (интересно, читала ли Марлен Дитрих эту книгу?) Марсельская черепица и одесский говор. Запахи весенних акаций и промытых солью палуб. Удивительно, но все это и теперь существует здесь. 

И так было в то утро, когда я смотрел на Карантинную гавань и краем глаза следил за тем, чтобы собака не убежала слишком далеко. Подошла пожилая дама, одесситка из безвременных описаний Бабеля и Катаева, и сказала, что ее Себ любит мальчиков. "В каком смысле?" спросил я. Себ - это маленьких мохнатый йорк, который бегал вокруг нас и все время пытался на кого-нибудь залезть. "Он современный парень, и вполне готов наброситься на другого парня". Я сказал, что у нас девочка, но даме явно хотелось поговорить. Я был не против, тем более что это был тот самый говор, за который больше всего любишь Одессу. Он не украинский и не русский. Кажется, он с издевкой смотрит на любую национальность, которую пытаешься на него примерить. 

Кто-то заговорил о кличках. О том, что в Грузии, например, закон запрещает называть домашних животных именами людей. Еще не дослушав до конца, дама начала рассказывать свою историю. Однажды кто-то рассказал ей об этом (о том, что нельзя давать собаке человеческое имя), но она не поверила. Завела тысячу лет назад собаку и назвала Евой. Грех, говорили ей, не по-христиански. И вот однажды Ева заболела, и у дамы начались проблемы со здоровьем. "У меня сильно ухудшилось зрение", сказала она, и мы посмотрели на ее старомодные очки в толстой оправе, которые в несколько раз увеличивали размер ее глаз. "У меня выпали брови и ресницы". Теперь и то, и другое было на месте, однако мы были поражены подробностями и жадно ловили другие детали. Наконец она сказала, что собака умерла, и никто не мог понять причину. 

"Кошмар", сказали мы. "Ужас". Нас всех поразила неправильность этой истории, ее грустный финал. "Себ!" крикнула дама. "Себ, перестань!" Себ не слушал. Он продолжал запрыгивать на собаку в два раза больше него. И тогда мужчина, стоявший рядом со мной и вконец забывший о своей овчарке по кличке де Голль, сказал: "Себ. Но это ведь тоже человеческое имя". "Да", совершенно спокойно ответила дама, не видя в этом никакого подвоха. "Его зовут Себ. Полное имя - Себастьян". Она обвела нас взглядом, заметила наше замешательство и сказала: "Ничего. Имя-то не наше".

Мы шли домой вдоль Карантинной гавани и я думал о том, почему сначала история показалась мне такой странной. Такой... неправильной. Было в ней что-то плоское и прямолинейное, несмотря на яркие детали и южный портовый говор. Для меня она, эта история, стала правильной только в конце, после заключительной фразы дамы. Только тогда в ней появился тот легкий одесский запах, который придавал ей смысл и мог быть услышанным Паустовским на Приморском бульваре весной 1921 года. 

Album of the Month: PALAIS D'ARGILE by Feu! Chatterton

It just so happened that the release of this album roughly coincided with the period in life when I decided to relearn French. Naturally, this involved listening to Serge Gainsbourg and numerous French girl singers of the 60s (isn't "Je ne sais pas ce que je veux" by Françoise Hardy one of the most beautiful things ever written?). Which is why this new album from the French art rock group Feu! Chatterton was more than welcome. 

Do note, however, that Palais d'argile being the album of the month has nothing to do with the French language. It got no special preferences. It genuinely is the best thing I have heard this month - even if the new Arab Strap album is a very close runner-up (lyrically unimpeachable, and "Here Comes Comus" is a classic). 

In basic terms, Palais d'argile is a journey. At fourteen songs and seventy-odd minutes, this may feel bloated but I would not have known what to do in the cutting room. The material is very even, and if a song starts out as something not especially eventful (like "Écran Total"), it ends up having such an intriguing development and such intensity that I throw my hands up in total surrender. That groove is insane. "Libre" goes on for almost ten minutes but, again, I would not know how to edit that length. There is that intricate guitar line, that wonderful interplay between slow synth-based moments and the more uptempo, drums-driven rhythm. And then there is this terrific guitar-heavy coda that sounds like something by a superior psych band from the 60s. The section comes out of nowhere and takes the whole thing to a completely different place. 

And it is all interlaced with quieter, more vocal-based numbers like "Ces bijoux de fer" or my personal favourite "Avant qu’il n’y ait le monde" that features a fairly simple piano melody and the album's greatest vocal hook (the way the singer intones the song's title can only be described as magical). There is the old-fashioned "Panthère" that sounds like a lost Jacques Brel ballad. There is also the dreamy, bass-heavy "La mer". And I have not even mentioned my favourite songs yet, the closing epic "Laissons filer", the intriguing (those lyrics!), protean "Cristaux liquides" and the standout single "Un Monde Nouveau" which might end up being my song of the year. That chorus is exceptional.

What a brilliant, adventurous rock album this is. Quite frankly, I do not get the frequently-voiced In Rainbows comparisons as Palais d'argile is a lot more diverse in terms of vocals, instrumentation and songwriting. Also, Palais d'argile is... how shall we go about it... a better record. An intense, engaging listen that should satisfy all the pop, rock and even dance sensibilities. It will even satisfy your French sensibilities, and those are scientifically proven to be the hardest sensibilities to satisfy. Which makes the experience of Palais d'argile all the more precious.

RECOMMENDED THIS MONTH:

Feu! Chatterton - Palais d'argile 

Arab Strap - As Days Get Dark

Cathal Coughlan - Song of Co-Aklan 

Departure Lounge - Transmeridian 

Floating Points, Pharoah Sanders & London Symphony Orchestra - Promises 

Bell Orchestre - House Music 

Chemtrails

My traditional Lana Del Rey write-up. Ten things I learned while listening to her latest album. Should become a regular feature.  

1. There is actually a difference between this album and every other Lana Del Rey album that came before it. Chemtrails Over The Country Club is even more soporific. 

2. If you are making a Lana Del Rey compilation with best songs cherry picked from her LPs, let me point you in the direction of the title song and possibly "Dark But Just A Game". 

3. For some reason, this album got woke people angry - so apparently Lana is doing something right. 

4. "Dance Till We Die" is a very bad song.

5. There is no signature transcendental moment on Chemtrails. I guess the vocal hookline of the title song could qualify, but it is nowhere near as impressive as the hook in "Beautiful People Beautiful Problems", the chorus in "West Coast" or the whole of "Video Games".

6. This album gets 6/10, just like any other Lana Del Rey album.

7. The Joni Mitchell cover that finishes this album was completely unnecessary but Lana does it well. And, under all those layers of fake feeling and lush pretension, you can hear what separates the profound from the superficial.

8. She chose to sing the opening "White Dress" in this ultra-whispery voice that just sounds... uncomfortable.

9. Please, someone, put me out of my misery and tell me which song she rips off in the chorus of "Yosemite". I mean, the verse could be ripped off as well, but that chorus melody is criminal. 

10. According to NME, Lana Del Rey is now on a par with Stevie Nicks. NME, with all due respect, fuck off.